О Художнике Друзья, искусствоведы, современники...
Тема красок, вопрос, что чем брать, чтобы, „затеяв холст, не чесать за ухом“, занимали Д. А. Шувалова еще в студенческие годы. Он рассказывал, как мучился, подбирая нужные цвета, стараясь передать румянец юной натурщицы, а педагог легко добился нужного эффекта, взяв вместо дорогих красок (кадмиев и крап- лаков) скромную английскую красную. „Она легла так здорово, что показалось — кровь забилась в щеке“. Этот случай послужил толчком для серьезных занятий теорией техники живописи. Шувалов стал искать ответы на свои вопросы в литературе и в картинах старых мастеров. Он размышлял, как учили и учились сами старые мастера? Они ведь начинали подмастерьями, видели все этапы создания произведений и вы- полняли самую „грязную работу“: терли краски, готовили доски, холсты, варили клей, наносили грунты, ко- пировали… Они знали краски „вдоль и поперек“. А у нас краски готовые, мастер творит у себя в мастерской и своими рецептами-секретами делится крайне редко.
Часто ученик, как одержимый, влюбленный в натуру, бросает все свои силы в попытке достичь занимающего его воображение образа эмпирически, методом проб и ошибок, „кишочками добивается, наконец, не вполне удовлетворяющего его результата и работу заканчивает, чтобы не прикончить“ (Д. Шувалов). Шувалов любил сравнивать живопись и музыку: „Там ноты, темпы, камертон, октавы. А у нас семь цветов, чем не октава — семь звуков. А белый холст или бумага, золото палитры или, скажем, блик чем не камертон?!“Коробку акварельных красок он торжественно называл „ваше пианино“. Призывал „послушать цвет“. К примеру, черную с кадмием оранжевым, с „лимонкой“ или еще какую-либо смесь или краску… Кость слоновая жженая — нежно любимая Дмитрием Александровичем краска! Рассказывая о ее достоин- ствах, он ласково называл ее косточкой. Все свои мурманские этюды он писал через черную, все самое светлое в них: небо и воду, отражающую белое северное небо, мокрые мостки, блеск рыбы в тачках и бочках, блики на фартуках рыбачек, белое в буксирах — в свету, т. е. свет на белом. Темное в свету бралось с ультра- марином, что поцветнее — кобальтом синим средним. Тени писали умброй натуральной ленинградской — ещеодной любимой и высоко ценимой им краской; посложнее — парижской синей или берлинской лазурью в смеси с золотистой охрой и краплаком или с желтыми кадмиями средним или темным. Парижская синяя выпускалась в железных банках. Мы ее выкладывали на газеты, чтобы освободить краску от излишков масла и получить приемлемую пасту, иначе краска текла. Потом набивали ее в освободившиеся тубы. Позже узнали, что П. П. Кончаловский сам готовил себе краски, набивая ими бумажные тубы. Как же это облегчало этюдник! Тема „живопись как наука“ всегда волновала Шувалова, но свою логически выстроенную систему он так не назвал. Возможно, личная скромность тому причиной. Во всех его работах видна чистота каждого мазка, твердая, уверенная кисть, которой руководит высокий дух, высокий ум, высокий вкус! В них „восторг, натиск и культурное чутье“ (М. А. Врубель). Шуваловский художественный метод выкристаллизовывался постепенно, но всегда исходил из „пресловутой“ трехцветки: красная, синяя и желтая. С синими все ясно. Красные земли, красные кадмии, красные краплаки и пр., желтые земли, желтые кадмии — вот они эти три краски! Бери их, соединяй, как в музыке бери аккорды, только не мешай больше трех, не считая белил и черной, если она необходима в качестве нейтральной, иначе получится фуза (грязь). О Д. А. Шувалове можно говорить бесконечно: о его таланте, красоте, доброте, голосе, способности любить людей (он часто повторял: „Я алкоголик человеческих отношений“), но особо хочется подчеркнуть, что у него был к цвету „абсолютный слух“!!!